Тайкино счастье. рассказы и стихи - Олег Скрынник

– А на Лысую-то зачем?

– Э-э, да вы маленькие у нас, раз не помните. Там раньше соревнования были по авиамоделизму. И Керя, если хотите знать, по этому делу кандидат в мастера.

– Что-о?! И за это тоже кандидата дают? – изумился Васька.

– Ещё как дают. А он – знаешь, какой конструктор! Изобретатель.

– Иди ты. И что же такое изобрёл? Ракету?

– Хрен её знает, но что-то там на заводе изобрёл. Пахан рассказывал, как его поздравляли, премию вручали.

– А что же случилось?

– Случилось. Шёл со второй смены – и нарвался. Восемнадцать ножевых. Секёшь? Полтора сантиметра до сердца не достали.

– И кто же его так?

– А никто не знает. Их так и не поймали.

– А за что?

– Да хрен их маму знает, за что. Сам он ничего не помнит, его без сознания нашли. Как бывает: подойдут что-нибудь, слово за слово… Ничего не знают: ни кто такие, ни сколько их было. Ничего! Ему Франц операцию делал. С того света вытащил!

– Ну, Фра-анц!.. – протянул Валера. – Это был волшебник. Профессор Сальватор! Интересно, где он сейчас?

– Говорят, в Москву забрали… Да. Так вот, Керя. Из больницы пришёл совсем другим человеком. На завод возвращаться не стал. С тех пор болтается. То грузчиком в магазин пристроится, то на станции чего-нибудь сшибёт. Старики померли, дом продал. Пропил… Совсем другой. Даже разговор у него стал какой-то… Вот это «гы-гы». Раньше никогда так не разговаривал!

– А где это… Его порезали-то?

– А в Рабочей. Сейчас там хоть какое-то освещение сделали. А тогда было – на весь курмыш полтора фонаря.

– Бы-ыло полтора. А сейчас, может, два.

– Чего делать-то будем? Темнеет уже.

– У кого сколько?

– У меня трюльник.

Валерка сжимает в кармане тёплую, как живая, монетку.

– И у меня десятчик, – говорит Мичман, так и не дождавшись, когда подаст голос Вася. – На кино не хватает.

– Пошли на улицу. Может, кого найдём.

В ателье, что в доме напротив, уже светят белым и розовым длинные лампы. Видно, как двигаются работницы в косынках и фартуках, с обнажёнными до плеч руками. На фоне окон темнеют несколько разнокалиберных силуэтов.

– Здорово, шпана! – обращается к силуэтам Мичман. – Как насчёт кино?

– Финансов не хватает.

– Да нам добавить семнадцать копеек всего. Наберётся?

– Семнадцать-то наберётся, – воспрянули духом пацаны. – И сколько это будет?

– Сколько надо. Тридцать.

– А вдруг сегодня сорок?

– Не-е, – отзывается малого роста пацанчик. – Я сейчас мимо шёл, узнавал. Точно тридцать!

– Ну, тогда вперёд! – командует Мичман, и ватага валит за ним прямо по мостовой.

Выйдя из кассы с узеньким синим билетом, глазами отыскивает Ваську.

– Держи. Сегодня ты идёшь.

– Чё это я? – хмуро осведомляется неплатёжеспособный Васька.

– Ты сегодня самый солидный. Гля, лапсердак у него —мохнатый, плечистый… Орёл!

Компания одобрительно гудит. У джентльмена с билетом самая ответственная миссия. Когда начнётся сеанс, втихую достичь заднего выхода. Проскользнуть под портьеру. Бесшумно снять крючок и вернуться на место. Понятно, что он должен выглядеть более-менее «по-взрослому», дабы не провоцировать контролёршу на нежелательную бдительность.

Отправив «казачка» внутрь обживаться, Мичман присваивает оставшимся порядковые номера.

– Значит, так. Толпы не делать, рассредоточиться. Первый прогуливается в районе заднего выхода, Второй за ним наблюдает. Как первый зайдёт, считает до ста пятидесяти и только тогда заходит сам. Не раньше! Третий считает от первого до трёхсот, четвёртый до четырёхсот пятидесяти и так далее. По залу зря не болтаться, в передние ряды не лезть. Уходить через задний выход, не дожидаясь, когда зажгут свет. И тихо как мышки. Всем понятно?

Все давным-давно это знают. Однако ж инструкцию выслушивают без шума, с полным вниманием. На её строгом соблюдении держится всё предприятие – сегодня, завтра и всегда.

– Замыкающим пойду я.

Обязанность замыкающего – притворить дверь, накинуть крючок, расправить портьеру и вообще сделать всё как было. Тоже абы кому не доверишь.

– А какое кино-то? – спрашивает Валерка. Он забыл посмотреть афишу.

– Да хрен её знает, – слышится из темноты.

– Какая-то «улица».

– «Плутона», кажется.

– И ещё «дом номер 1», – добавляют уже издалека.

Значит, «Улица Плутона, дом 1». А может, Платона. Или Ньютона? Чепухень какая-то.

На экране – учёные парни в белых рубашках и узеньких галстуках. То спорят, то остервенело пишут какие-то формулы – где попало и на чём придётся. То принимаются бить друг другу морды – опять же неясно, за что. До самого конца Валерка так и не может понять, чего они там все добивались, и выходит первым.

– Ох, и тягомотина! – восклицает Мичман, протягивая Валерке сигарету. – Лучше бы хлебцев купили да похрустели в садике. Скажи?

– А мне понравилось, – говорит один из пацанов. – Какая рожа была у этого, когда он смотрел, как те дерутся в камышах!

– Ну, пока.

– Ты куда это, Лерыч? – в один голос осведомляются Васька и Мичман. – Чё: не домой?

– Мне…

Он туманно отмахивает и уходит в сторону Рабочей.

Слегка брызжет и тут же стихает мелкий дождик. Фары редких автомобилей отражаются в мокром асфальте. Тени столбов и деревьев мечутся по незнакомым фасадам.

«Кто это был?.. Сколько их было?.. За что они его?..»

Шагая, поглядывает по сторонам. Тёмные окна. Тёмные двери. Во дворах ни души. Докурив, нашаривает в кармане обломок мускатного ореха. Отгрызает крупинку. И кто это говорит, что больно уж хороший вкус? Очень даже так себе.

«Стекляшка» проходной сияет ярким светом. Смена ещё не закончилась, и внутри тихо дремлет вахтёр. На мокрую скамейку садиться неохота. Валерий пускается взад-вперёд по влажной аллее, обсаженной рябинами. В свете фонарей они фантастически красивы. А интересно: чего же всё-таки хотели эти парни, в кино? Ну, хорошо. Пусть мы дураки. Но ведь был почти полный зал. И тоже никто ничего не понял? Не должно быть. Эти формулы… Их писать никого и палкой не заставишь. А тут – оркестр играет, деваха такая рядом, а он – пошёл, пошёл строчить… А в морду за что? Тоже за них?!

Он аж остановился, пытаясь представить себе, как всаживает в переносицу… Ну, хоть тому же Ваське. За какие-то формулы? Тьфу, аж думать противно. А они… Полудурки какие-то? Не похоже. Значит, в формулах этих что-то есть. Но что?

Керя этот опять же. Вишь: изобретатель. А я мог бы что-нибудь изобрести? А как это вообще изобретают? Семилеткой тут, пожалуй, не обойдёшься… У кого бы спросить?

Мать, увидев его издали, с испуганным лицом переходит на бег. Сумка, распухшая как жаба, бьёт по ногам.

– Что? Что случилось?

– Да ничего, успокойся. Просто пришёл тебя встретить.

Она всматривается в его глаза.

– От меня ведь всё равно не скроешь!

– Да прекрати ты, наконец! Сын пришёл встретить, а она тут всякую ерунду…

Наконец она, кажется, верит.

– Фу-у, напугал. Значит, встретить. Когда такое было?

– Маленький был.

– А теперь, значит, вырос.

– А теперь возмужал. Буду тебя встречать. Мало ли что…

Она взъерошивает его пепельную шевелюру.

– Жен-пельмен. Мужчина!

– А чего так нагрузилась?

– Да… Из магазина вышла, воткнулась в очередь за арбузами. Пока простояла, уж домой идти было некогда: на работу пора бежать. Вот так и получилось.

– Тяжеленный какой, – сказал Валера, перехватывая сумку. – Кормовой, что ли?

– Какой-то азиатский. Длинный такой да светлый. Корка толстенная. Но говорят, сладкий. Давай вдвоём понесём!

– Ещё чего!

Он вешает сумку на плечо.

– Ел что-нибудь?

– Ну, дак кашу же твою.

– Всю съел?

– Нет. Тебе мал-мал оставил.

– Напрасно. Надо было доедать.

– А ты?

– Я у нас в буфете закусила.

– Когда это было!

Едва войдя в комнату, мать тяжело опускается на диван.

– Что-то ухайдокалась я сегодня. Щас ка-ак завалюсь! Только бульбушки пойдут. А ты говоришь, кашу. Какая там каша! Сам доедай.

Валерка стаскивает с неё сапоги.

– Разбери сумку, а?

Он заглядывает внутрь.

– Ма, а этот кулёк куда?

Не услышав ответа, подходит, поправляет одеяло и, растолкав всё по своему разумению, собирает письменные принадлежности. Потушив свет, выскальзывает на кухню. У Малининых, через дверь, бубнит радио. Сюда доносятся далёкие слова: генерал Мобуту… провинция Катанга… Он включает над столиком свою – к их с матерью комнате относящуюся – лампочку и, обхватив ногами ножки табуретки, начинает писать легко и быстро. Про двухтысячный год, про небо, полное вертолётов, которые садятся прямо на крыши. Про то, как из пушек расстреливают дожди, потому что войны кончились навсегда, и пришло всеобщее и полное разоружение. Как на Земле не осталось никаких болезней, ведь люди изобрели такое лекарство, 2 г которого, принятые в детстве, полностью и на всю жизнь защищают организм от любой гадости. А больницы переоборудованы в жилые дома, и у каждого теперь есть отдельная квартира. И робот, который гладит одежду, моет посуду и ходит… Он хочет написать «по магазинам», но вовремя спохватывается, вспомнив, что магазинов к тому времени уже не будет, потому что всё будет бесплатно, и пишет просто: «за разными товарами». Хорошенько подумав, соображает, что, скорее всего, в двухтысячном году за товарами и ходить-то будет не надо. Всё, что нужно, другие роботы будут приносить прямо домой. Чуть было не вырывает страничку, чтобы заново всё переписать. Но в последний момент решает, что и так сойдёт. Никто ведь не знает: а вдруг они будут не ходить, а летать на тех же вертолётах. Успокоенный этой мыслью, добавляет, что на фабриках тоже работают только роботы. Люди же летают в космос, играют в футбол и пишут книги. Из этих слов будто сама собой вырастает картина завода, где царит чистота и безлюдье, и по формам льётся неизвестный металл голубого цвета, руду которого добывают на планете Венера.